В жизни бывают минуты, очень страшные на самом деле, когда ты чувствуешь свое бессилие. Когда очень хочешь помочь и готов отдать все, что есть, но увы. Не все решают деньги, не все решают связи и авторитет. Есть то, что от нас не зависит, то, что за деньги не купишь. И остается только ждать. Верующие молятся, неверующие – изводят себя бесконечными упреками и самокопанием. Но и тем, и другим остается только надежда, только вера, вопреки всему, что все закончится хорошо.
Началась эта история ранней весной. В самый обычный будний день я гулял по парку – люблю гулять в будни, когда люди на работе, детвора в школах и детских садах, и в парке тихо – только редкие мамочки с колясками и пенсионеры, контингент не шумный и не отвлекающий. Я вообще не люблю суеты и шума.
На улице было еще довольно холодно, под деревьями не сошел пока снег, потому я просто шел вдоль аллейки, не присаживаясь на лавочки. На аллейке и состоялась наша встреча. Она была крохотным, худеньким щенком, вроде чихуахуа, но крупнее – как говорят, порода московский дворянин, а моя бабушка, всю жизнь прожившая в селе на Кубани, называла таких «побрехушками». Вроде как собака, а весь пар в свисток уходит, только лаять и способна. Впрочем, эта мелочь пузатая не лаяла – было видно, что она вся продрогла, как левретка без шубки от Кардена.
Я подошел и присел. Псинка тут же подбежала ко мне. Я машинально погладил ее по тонкой шейке – ни следа от ошейника:
- Ну что, скотинка, - сказал я. Скотинкой все та же бабушка звала всякую живность вообще. – Бросили тебя, что ли?
Собака молчаливо подтвердила, мол, бросили – и так тоскливо посмотрела, что внутри меня что-то щелкнуло. Потом, порой, я жалел, что так произошло, но тогда, поддавшись порыву, сказал:
- Может, пойдешь со мной? В квартире-то лучше, чем на сквознячке.
Скотинка словно поняла, о чем я – едва в пляс не припустилась, и все норовила на руки забраться. Лапы у нее грязными были, так что рукав новенького бежевого плаща она мне напрочь изгваздала. Ха! Знал бы я, что это только начало! Хотя….
Ну, допустим, знал бы – и что? Не взял бы? Все равно бы взял.
* * *
Сейчас я сижу и корю себя – может, я был для нее плохим хозяином? Может?! Я был ужасным хозяином. Ну вот кто мне мешал сразу же, не дожидаясь, обследовать ее у ветеринара, привить, подлечить хвори, которые достались ей от ее неблагополучной прошлой жизни? Но я об этом не думал. Мы часто не думаем. Каждую весну нам по телевизору рассказывают про клещей и опасность от них, а мы спускаем это, как и многое другое, на тормозах. Это случится не с нами. Как и все плохое, что происходит. И кто нам враг после этого? Да мы сами себе враги, хуже некуда.
Сейчас я думаю, что у меня для нее даже ласкового слова не находилось. Я ведь и имени-то ей не придумал. Скотинка и скотинка, она уже и отзываться стала. Господи, ну неужели так трудно найти для того, кто тебя любит, пару ласковых слов?! Пару минут для того, чтобы приласкать, поиграть, просто взять на руки?! Кто, ну кто нам мешает, какие такие важные и неотложные дела?
Сейчас я виню себя, что не замечал ее любви. Она была для меня только статьей расхода. Разбитая чашка (которую я сам оставил на подлокотнике кресла, а скотинка ее спихнула); порванные книги (брошенные мной у кровати, в пределах досягаемости – кстати, с книжных полок скотинка книг не таскала); украденные и изгрызенные мелкие вещи вроде пары перчаток или индийской статуэтки Ганеши, сделанной из слоновой кости – дорогой и в смысле стоимости, девятнадцатый век, и в смысле памяти – подарок от девушки-дипломата, с которой у меня был быстротечный, но яркий роман, и многое другое. Повод поругать скотинку находился всегда. Порой мне казалось, что она меня просто провоцирует. И знаете, сейчас я понял, что так оно и было. Она меня провоцировала. Она привлекала мое внимание. Ведь когда она лежала рядом или просила поиграть с собой, при нося мне свои игрушки, я от нее отмахивался. Не замечал ее любви. В лучшем случае, умилялся, если она облизывала мне руку. А ее проказы всегда замечал.
И ругался, но сейчас я понимаю, что даже моя ругань была для нее знаком внимания, которых ей так недоставало.
Однажды она разбила мой айфон. Невелика потеря, и не критичная. Я все равно хотел новый. К тому же у меня лежала вполне рабочая предыдущая модель. Но я разозлился. Схватил скотинку в охапку и отнес в парк. Дело было поздним летним вечером. Скотинка явно не понимала, что к чему. Я усадил ее на асфальт…. Она вильнула хвостом и вопросительно посмотрела на меня.
И я понял, что не смогу ее оставить. Хотя на улице лето, и ей с ее симпатичной и дружелюбным нравом, пропасть не дадут. Но не могу. Она – моя собака.
- Ну, че смотришь? – спросил я. – Гуляем, скотинка.
И мы часа два носились с ней по парку, я бросал ей небольшие палочки, она приносила и не отдавала, я забирал, она неуклюже убегала, теряла палочку – и я вновь ее бросал.
Вот тогда она и подхватила клеща.
* * *
Сначала меня даже порадовало то, что она стала тише. Я подумал – может, взрослеет? Перебесилась. Но потом она стала отказываться от еды, худеть, начала дрожать. Когда ее вырвало, я понял, что что-то не так.
Ветеринарку я нашел быстро, она была на окраине нашего района, где начинался частный сектор, в старом кирпичном домике, некогда рассчитанном на две семьи. Сейчас в одной половине была клиника, во второй – жил доктор и были комнаты передержки.
То, что было дальше, сейчас для меня, как в тумане. Пожилой доктор, анализы – и скотинка, смотрящая на меня со страхом и надеждой. И диагноз, больше похожий на приговор.
Доктор не стеснялся в выражениях. Где я был раньше? Почему у собаки нет элементарных прививок? Ну и что, что дворняга, дворняги болеют и умирают также, как породистые псы. Только чаще – из-за таких, как я. У скотинки были проблемы, наверно, еще тогда, когда я ее подобрал – с желудком, с поджелудочной, с печенью – а теперь по всему этому стальной косой пошла инфекция, которую принес с собой клещ.
- Диагноз неутешителен, - сказал врач. – Жить вашей собаке осталось дня два, не более. Я могу ее усыпить….
И я вдруг понял, что я, взрослый мужик, разменявший шестой десяток, я, который помнит афганское небо и стреляющие горы, я, который пережил лихие девяностые, я, прошедший крым, рым и чертовы кулички….
Я плачу.
- А по-другому нельзя? – спросил я тихо, но мне казалось, что я кричу, словно меня режут. – Доктор, я плачу любые деньги, слышите – любые!
- Не в деньгах дело, - ответил доктор. – Процесс зашел слишком далеко. Печень почти отказала, почки отказывают… лекарства, способные справиться с болезнью, банально могут ее убить раньше, чем исцелят.
- Неужели… все? – мне показалось, что…. Пусть это банально, но мне показалось, что земля уходит у меня из-под ног. И доктор что-то, наверно, увидел у меня в глазах:
- Я попробую, - сказал он. – Ничего обещать не могу. Но я попробую. Если она переживет эти два дня, мы ее спасем.
- А что делать мне? – спросил я.
- А что вы можете сделать? – пожал плечами он. – Идите домой и постарайтесь…. Вам нужно взять себя в руки. Если она выздоровеет, вам нужны будут силы, чтобы ухаживать за ней. А если нет – вам они понадобятся, чтобы это пережить.
* * *
Наверно, это смешно, но два дня я провел возле ветеринарки. Нет, я возвращался домой. Но как можно оставаться дома, если с кровати я видел ее мягкую конуру, в которой она спала, на кухне стояли ее мисочки, в ванной – лоток, а в коридоре лежала забытая ею игрушка? Я даже не решился поднять эту игрушку, чтобы спрятать. Я не мог к ней прикоснуться.
Я не ел, не пил, я думал. Думал о том, что раньше считал себя каким-то благодетелем. Я дал моей скотинке дом, покупал для нее в зоомагазине дорогие консервы, лакомства и все, что, как мне казалось, сделает ее счастливее.
А она давала мне нечто неизмеримо большее – свою любовь. Но оценил я это только тогда, когда этого лишился.
Врача я видел за это время раза три, и всякий раз узнавал одно и то же – состояние тяжелое. Она борется. Прогноз прежний.
И вот прошло два дня. Было раннее утро, я сидел на лавочке, но вскочил, когда скрипнула дверь. Доктор вышел на крыльцо, достал мятую пачку сигарет, вытряхнул одну и подкурил, а потом потер подбородок с двухдневной щетиной. Возможно, кто-то мог бы все прочитать по выражению его лица. Я не мог.
- НУ?! – бросился я к нему.
- Я Вам не лошадь, чтобы мне нукать, - строго сказал врач. – Инфекцию мы победили, остатки токсинов выходят из организма. Почки работают, печень…. Печень тоже работает, плохо, но ничего. Это мы исправим.
Он стряхнул пепел, и добавил:
- Впереди долгое выздоровление. И придется много повозиться. Но, слава Богу, она будет жить, - и перекрестился на купола виднеющейся вдалеке церквушки. Когда-то я был против того, чтобы ее строили в нашем парке, но сейчас, вслед за ним, перекрестился и я.
- Хотите на нее посмотреть? – спросил врач. Я кивнул. – Хорошо. Ей надо с вами увидеться. Собаки, когда хозяин рядом, мобилизуются. Может, ваше присутствие будет для нее важнее лекарств и терапии.
….Я присел на низкую табуреточку. Она лежала на столе, на боку, под капельницей. Наверно, она меня почувствовала – когда я сел рядом, она слабо вильнула своим бубликом.
А я понял, что никогда больше не смогу называть ее скотинкой.
- Можно мне ее погладить? – спросил я.
- Нет, - ответил доктор. – Но вы можете положить руку рядом с ее носиком. Пусть чувствует ваш запах и ощущает тепло. Кстати, - добавил он. – Я даже не знаю, как ее зовут.
Я посмотрел на вздымающийся под простыней бок моей собаки и сказал:
- Любимка. Ее зовут Любимка.
